2 Л.Н.Литошенко. Социализация земли в России

Лев Литошенко и дело Русского института

Замечательная рукопись Льва Николаевича Литошенко, написанная им в 1922 г. и посвяшенная первоначальной аграрной политике большевиков, пролежала в неизвестности в Гуверовском архиве Стэнфордского университета в Калифорнии в течение нескольких десятилетий. Каким образом неопубликованная работа московского экономиста-аграрника, обойдя полсвета, оказалась в американском университете — это пролог к интересному и в значительной мере забытому эпизоду ранней истории советско-американских культурных отношений. Волей судьбы Литошенко оказался в центре событий, печальное завершение которых было лишь началом периода личных неприятностей и, в конце концов, трагедии для автора1.

Началом истории послужил жесточайший голод, который поразил Советскую Россию в 1921 г., голод, причины которого были одним из предметов исследований Литошенко. Правительство Ленина оказалось неспособным справиться с ситуацией собственными силами и обратилось за иностранной по

хочу поблаголарить Лавила Энгермана за его исслеловательскую работу в госуларственных архивах России. Рукопись Литошенко нахолится в бумагах Фрэнка Л. Гольлера, в архиве Гуверовского института Стэнфорлского университета (43 коробки), коробки 33, 34.

мошью. США, под руководством министра торговли и будущего президента Герберта Гувера, приняли двухлетнюю программу продовольственной и медицинской помощи АРА (American Relief Administration). В результате деятельности АРА удалось спасти миллионы жизней и предотвратить распространение голода и эпидемий.

Управление АРА силами 200 своих сотрудников и свыше 125 ООО местных работников развернуло деятельность на огромной территории от Белоруссии и Украины до границ с Сибирью, причем особое внимание уделялось районам, в наибольшей степени пострадавшим от голода, а именно Поволжью и Южной Украине.

Среди сотрудников Управления АРА было двое старших так называемых «специальных следователей». Один из них — Линкольн Хатчинсон, экономист с факультета Калифорнийского университета в Беркли. Хатчинсону, как старшему экономическому представителю миссии АРА в России, было поручено определить причины и масштабы голода, размеры и вид необходимой помоши, направление советской аграрной политики и прогнозы на будущие урожаи. Одной из наиболее сложных задач для него стал сбор точных статистических данных по сельскому хозяйству, поскольку официальная советская статистика считалась ненадежной. В штаб-квартире АРА в Москве остро не хватало талантливых специалистов, которые могли бы помочь в получении достоверной статистической информации и ее правильной интерпретации.

Естественно, что в поисках такой помоши Хатчинсон и его коллеги-экономисты из Управления АРА обратились к специалистам-немарксистам по сельскому хозяйству, базой для большинства из которых служила Петровская (с 1923 г. — Тимирязевская) сельскохозяйственная академия, кроме того многие из них работали в различных экономических структурах советского правительства. Поэтому неизбежной была встреча американцев с Львом Литошенко, который работал в это время в Центральном статистическом управлении по вопросам сельского хозяйства. Известно, что он передал

американцам машинописный вариант настоящей рукописи. Этот материал был переведен на английский язык для внутреннего пользования в Управлении АРА.

Примерно в то же время (вероятно, в первые месяцы 1922 г.) Литошенко познакомился (возможно, через Хатчинсона) с еше одним «специальным следователем» — Фрэнком Гольдером, профессором истории Стэнфордского университета. Гольдер родился в Олессе в 1877 г. и еще ребенком был привезен в США. Здесь он стал стал одним из лучших американских специалистов по русским вопросам. В 1914 и 1917 гг. он проводил исследования в архивах Петрограда и Москвы, опубликовал книгу и несколько статей по истории внешней политики России и одно время был советником по российским делам при правительстве США2.

Благодаря своему тесному знакомству с учеными и официальными лицами и работе в архивах России он в 1920 г. стал сотрудником Военной библиотеки Гувера (позже — Института Гувера) в Стэнфордском университете, которая была основана Гербертом Гувером в 1919 г. как хранилище документов, относящихся к причинам Первой мировой войны. Гольдер находился в Восточной Европе, выполняя первое задание по сбору документов для библиотеки, когда в августе 1921 г. он был включен в состав первого контингента американских работников по оказанию помоши России.

Гольдер внес существенный вклад в работу АРА, совершая вместе с Хатчинсоном многочисленные поездки с целью изучения обстоятельств голода, однако его основная обязанность состояла в сборе документов для Библиотеки Гувера. Используя свои обширные связи с учеными и официальными лицами старого режима, а также, в некоторой степени, с помощью АРА, которая налаживала контакты с новым большевистским руководством, он смог собрать огромную коллекцию официальных и неофициальных публикаций, включая полные подшивки многих газет и журналов начиная с 191 7 г.

2См.: War, Revolution, and Peace in Russia: The Passages of Frank Golder, 1914-1927 / Red. Terence Emmons and В. M Patenaude. Stanford, 1992.

В течение почти двухлетнего пребывания в Советской России, Гольдеру удалось собрать для Гуверовского Института материалы по ранней советской истории, которые и до настоящего времени составляют лучшую коллекцию на Западе.

Среди документов, собранных и отправленных в Стэн-фордский университет Гольдером, находилось несколько рукописей, в том числе дневники периода революции, которые вели московский историк Юрий Владимирович Готье и петроградский архивист (позже главный архивист Академии наук СССР) Георгий Алексеевич Князев3. Вместе с этими материалами было отправлено из России и настоящее исследование; с тех пор оно находилось среди бумаг Гольдера в архиве Гувера. Эта рукопись, конечно, не была единственной копией работы Литошенко, но, возможно, это единственный экземпляр, сохранившийся до нашего времени.

* * *

Гольдер вернулся в США летом 1923 г. и начал разбирать собранную им в России огромную коллекцию материалов, намереваясь найти им практическое применение. Он уехал из Советского Союза, будучи убежденным в том, что американским ученым необходимо изучать русскую революцию во всех ее политических, экономических и социальных аспектах, и он полагал, что коллекция Гувера может стать основой центра по проведению и публикации таких исследований. Для достижения этой цели он, с помощью ректора Стэн-форда, в 1925 г. получил для Стэнфорда небольшой грант — первую дотацию на проведение в США изучения России4.

Гольдер назвал свой проект «Институт русской революции», предполагая, что он станет постоянным центром по изучению России в Стэнфорде. Он намеревался использовать свои

3 Аневник Готье был впервые опубликован как Time of Troubles: The Diary of funi Vfadimirovich Got'e/ Transl., red. andpref. by T.Emmons. Prinston, 1988.; русское излание вышло в 1997 г.: Готье Ю.В. Мои заметки. М.: Терра, 1997. Аневник Князева нахолится в бумагах Гольлера, коробка 21.

4 Этот грант, прелоставленный в мае 1925 г. Фонлом памяти Аауры Р. Спел-мани Рокфеллер, составлял 12тыс.лолл. и лолжен был быть потрачен в течение лвух лет с соответствуюшими квотами в 6 тыс. лолл. из Стэнфорла.

связи в России, чтобы привлечь к работе советских ученых и исследователей и с их помощью получить доступ к советским архивам. Он понимал, что для этого ему необходимо сотрудничество или, по крайней мере, невмешательство советского правительства. Вначале он изложил эту идею в письме историку и заместителю Наркома просвещения Михаилу Покровскому, который оказал ему большую помощь при сборе официальных советских публикаций во время голода. Хотя Покровский выразил скептицизм по поводу возможности подлинного сотрудничества между американскими и русскими (под которыми он, вероятно, понимал «большевистских») учеными, он поддержал проект Гольдера.

Гольдер посетил Ленинград и Москву в сентябре 1925 г., приняв приглашение участвовать в праздновании 200-летия Российской академии наук. Однако его основной задачей была организация официального участия СССР в работах Института русской революции. Очевидно, Гольдер хотел передать проект в Комиссариат просвещения и поэтому вначале обратился к Покровскому; однако несмотря на то, что последний должен был лично принять участие в той работе, в Москве Гольдер был направлен во Всесоюзное общество культурных связей с зарубежными странами (ВОКС) — отделение Наркомата иностранных дел. Президентом ВОКСа была Ольга Давидовна Каменева, жена советского лидера Льва Каменева и сестра Льва Троцкого. Это она вместе с Покровским вела первые переговоры с Гольдером во время его приезда в 1925 г.

В ВОКСе Гольдер изложил свой план проведения совместной американо-российской работы по исследованию русской революции, под которой он в широком смысле понимал революционные события с 1917 г. «Главная цель исследования, — писал он в кратком изложении проекта, представленном в ВОКС на русском языке, — будет заключаться в систематическом описании истории социально-экономических мероприятий последних 8 лет...»5 Его идея сотрудничества

5 Без заголовка и без латы (сентябрь 1925 г.) этот текст на русском языке хранится в фонлах Института Гувера (HIR, box 94, folder «Negotiations»).

(которая, вероятно, окончательно сформировалась только в процессе переговоров в Москве, поскольку его письменное предложение в ВОКС менее амбициозно в этом отношении) состояла в том, чтобы пригласить русских ученых в Стэнфорд для работы с американскими специалистами; русские ученые выполняли бы основные исследования, используя советские архивы, после чего они привозили бы свои материалы в Стэнфорд, где совместно с американскими учеными писали бы свои исследования, пользуясь также материалами, хранящимися в Библиотеке Гувера. Затем Русский Институт опубликовал бы исследования на английском языке.

Подоплекой идеи совместных исследований для Голь-дера было нечто значительно большее, чем простое желание установить советско-американское сотрудничество. Каждая сторона могла внести свой существенный вклад: советские ученые привнесли бы в работу лучшее, чем у американцев, знание фактического материала и близкое знакомство с советскими учреждениями; американцы обеспечили бы, как пишет Гольдер, «тот объективный и спокойный характер изложения, который невозможно требовать от непосредственных участников революции»6. Он неоднократно подчеркивал, что институтские исследования должны быть «объективными» и «научными».

Гольдер обсуждал с Каменевой и Покровским идеи организации совместного Стэнфорд/ВОКС совета директоров института, который он теперь начал называть «Российско-американским институтом». Однако Каменева сказала, что ей необходимо время, чтобы ознакомить с этой идеей работников советских учреждений, и, таким образом, создание официальной организации было отложено. Тем не менее стороны пришли к соглашению в принципе и обсудили перечень тем и кандидатуры авторов первых институтских исследований.

По возвращении в Стэнфорд Гольдер получил от Каменевой письмо, датированное 12 ноября, в котором она сообщала, что показала составленное им краткое содержание про

6 HIR, box 94, folder «Negotiations».

екта в нескольких институтах и что там «неизменно выражали большой интерес к предложению. Кажется, время созрело для того, чтобы предпринимать конкретные шаги в данном направлении»7. Каменева просила Гольдера более детально разработать его предложение, что было необходимо для официальной организации Института и составления программы его работы.

Но вместо того чтобы ждать, пока будут разработаны детали, Гольдер сразу же предпринял первые «конкретные шаги», исходя из предварительного соглашения с Каменевой. В предложении, которое он в письменной форме представил ВОКСу в Москве, он рекомендовал две темы для первых институтских исследований: Февральская революция и «история земельных отношений за последние восемь лет». Несомненно, Гольдер предложил вторую тему, имея в виду Литошенко, и он, Гольдер, должно быть, подал Каменевой идею относительно приглашения Литошенко в Стэнфорд, хотя она, вероятно, и не знала о рукописи 1922 г. (Гольдер и не сказал бы)8. В любом случае, как только он получил письмо Каменевой, он добился того, что ректор Стэнфордского университета назначил Льва Литошенко лектором по истории (Lecturer in History) в Стэн-форде на один год, начиная с 1 июня 1926 г.9

Почему Гольдер выбрал экономиста для проведения первого исследования в Институте? Он сам был историком и начиная с 1914 г. имел тесные личные и профессиональные свя

7HIR, box 94, folder «Negotiations».

8 Каменева, как минимум, знала об интересе Гольлера к Литошенко, потому что Лев Николаевич был включен в список вероятных участников с советской стороны, который Гольлер приложил к своему прелложению. Помимо Литошенко, список включал слелуюшие имена: В. П. Волгин, М. Н. Покровский, А. И. Яковлев, Л. М. Петрушевский, А. М. Гинзбург, Л. Б. Кафенгауз, С. А. Фалькнер, И. Т. Смилга, С. М. Аубровский, И. А. Теолорович, А. В. Чаянов, 3. С. Каиенеленбаум, А. П. Кузовков, Г. Я. Сокольноков, П. П. Гензель,

B. Н. Шретер, Б. А. Плетнев, Е. И. Аанилова, М. А. Рейзнер, А. Н. Тройнин,

C. А. Котляревский, А. Г. Гойхбарг, К. Ралек, А. В. Луначарский, О. А. Каменева, Ф. Н. Петров, С. Ф. Ольленбург, Г. В. Цыпаревич, В. П. Милютин.

9 Рей Лайман Уилбур к Литошенко, 8 лекабря 1925 г. HIR, box 94, folder «Litoshenko».

зи с русскими историками, и можно было бы предположить, что он пригласит в Стэнфорд одного из них или, по меньшей мере, предложит некоторым из них членство в Институте. Однако во время его пребывания в Советской России в 19211923 гг., а затем во время его визита в 1925 г. Гольдер видел, что историки-немарксисты насильно отстранялись от культурной жизни в СССР, многие из них уже потеряли свои должности (или были близки к увольнению). Они оказались вне советской системы и в результате в целом были настроены против власти большевиков.

В противоположность им, экономисты-немарксисты, такие как Литошенко, чьи услуги ценились советским правительством, которое использовало их как «специалистов» и позволяло им применять свой опыт для конструктивного восстановления разрушенной экономики, были профессионально активны и заняты в советской системе. Экономисты-аграрники, в частности, процветали с 1917 г.: исследования по сельскому хозяйству получали шедрую государственную поддержку. Институт сельскохозяйственных исследований А. В. Чаянова при Тимирязевской академии являлся в начале 1920-х гг. исследовательским отделением Народного комиссариата сельского хозяйства10. Приход нэпа, в основе которого лежало желание поддерживать хорошие отношения с крестьянством и обещание развивать сельское хозяйство без принуждения, казалось, сделал положение экономистов-аграрников наиболее надежно защищенным.

Именно таких ученых, которые не были марксистами, но могли сосуществовать с большевистскими властями, Гольдер надеялся привлечь в Институт для исследований «социально-экономических мероприятий» советского правительства с 1917 г. (они действительно преобладали в предложенном Гольдером списке возможных участников работ). Он полагал, что таким образом ему удастся избежать полити-

10См.: SolomonS. Rural Scholars and the Cultural Revolution II Cultural Revolution in Russia, 1928-1931 / Red. Sheila Fitzpatrick. Bloomington, 1978. P. 132. Мои общие рассуждения относительно экономистов-аграрников в 1920-х гг. частично взяты из этой очень хорошей статьи.

ческих проблем и не обидеть большевиков. В своем предложении он писал: «Чисто политические вопросы изучению не подвергаются. Равным образом, по возможности оставляются в стороне и вопросы идеологических предпосылок, лежащих в основе тех или иных мероприятий».

Трудно судить о том, как строго собирался Гольдер придерживаться этого принципа, но если он планировал поручить Литошенко написать исследование «земельного вопроса», очень напоминавшее настоящую рукопись (и последующие события показывают, что это было действительно так), тогда все это мероприятие вело к неприятностям. Основная причина того, что рукопись Литошенко 1922 г. оказалась столь ценной, состоит в том, что она выявляет политические и идеологические факторы, стоящие за аграрной политикой большевиков в 1917-1922 гг.

Ученые-тимирязевиы смогли занять место в советском правительстве частично потому, что их исследовательские интересы были сфокусированы на уровне микроэкономики , главным образом на изучении деятельности небольшой семейной фермы, что позволило им в течение некоторого времени оставаться вне политики. Работа самого Литошенко была такого же типа, однако это не относится к его рукописи 1922 г., которая представляла собой широкое описание процесса формирования аграрной политики и которую он никогда бы не решился опубликовать в Советской России. Его исследование потребовало учета политических и идеологических аспектов принимаемых большевиками решений — и, очевидно, именно подобного рода работу хотелось бы Гольдеру получить для Института от Литошенко.

Кроме того, план Гольдера содержал еше одно противоречие. Гольдер знал (как он писал в 1925 г. об Институте в одном из внутренних документов Стэнфорда), что советские ученые, даже экономисты, «не осмелятся говорить свободно у себя дома», поэтому предполагал, что на Западе они смогут беспрепятственно выражать свое мнение. Он полагал (как писал в том же документе), что «ответственность за выводы,

к которым придут [советские ученые] и их американские коллеги, будет возложена на последних»11. Неясно, как мог он думать, что советские ученые, пишущие на Западе, будут освобождены от ответственности за публикации, подписанные их именами. Более того, в предложении, переданном им в ВОКС, он писал, что «Каждая намеченная к печати работа в рукописи представляется на просмотр компетентного учреждения в СССР». Таким образом, он оставлял открытой дверь для любого рода неприятностей в будущем.

Гольдер не был наивным в отношении большевистской власти, но он, кажется, считал, что, несмотря на все неизвестности и неопределенности его проекта, он должен быстро двигаться вперед, пока есть возможность, и попутно разрешать возникающие сложности. Он осознавал опасность, скрывающуюся под поверхностью нэпа. Иначе в своем письме Каменевой от 27 декабря 1925, в котором он сообщил ей о назначении Литошенко на факультет Стэнфордского университета, он не счел бы необходимым попросить ее, чтобы она «поддержала его [Литошенко] в решении принять назначение и убедила его в том, что ему нечего бояться»12.

Литошенко и его жена, Елена Александровна, прибыли в Стэнфорд 24 июня 1926 г. Неделю спустя Гольдер писал Покровскому: «Я хочу поблагодарить Вас за то, что вы прислали к нам профессора Литошенко, который уже прибыл и теперь работает»13. Через год Литошенко с помощью Линкольна Хатчинсона закончил рукопись на 593 страницах, посвященную аграрной политике большевиков с 1917 г. по 1927 г.14

"Программа изучения русской революции. HIR, box 94, folder «Pokrovsky».12 HIR, box 94, folder «Negotiations».

13 Гольдер Покровскому, 30 июня 1926 г. lb., box 95, folder «Pokrovsky».

14 Эта рукопись называлась «Аграрная политика в Советской России до принятия пятилетнего плана». В переплетенном переводе на английский язык, который хранится в Архиве Гувера, авторами указаны Литошенко и Хатчинсон, причем последний редактировал и переводил весь локумент. Однако Литошенко был основным автором и первоначально в опубликованной книге должно было стоять только его имя. Собрание Л. Н. Литошенко в архиве Института Гувера, 6 коробок.

Рукопись 1927 г. является расширенным вариантом истории, предлагаемой в настоящей рукописи, и сохраняет ту же основную интерпретацию раннего послереволюционного периода. Однако ее общая тональность значительно мягче, так как предполагалось, что это будет совместная с советским правительством публикация. Этот факт, а также включение большего числа простых статистических данных, несомненно, явилось попыткой продемонстрировать «объективность» и делает вторую рукопись в целом менее интересной, чем первая. Тем не менее, как обзор советской аграрной политики в течение всего времени вплоть до сталинской «чрезвычайщины» и как изложение интерпретации Литошенко перспектив нэпа, это — ценный документ.

Так же как и в предлагаемой рукописи, Литошенко резко критиковал аграрную политику большевиков в эпоху военного коммунизма, а нэп он представлял в стиле Бухарина, показывая, что Ленин в последние годы жизни кардинально изменил свои взгляды на весь процесс строительства социализма. При таком крутом повороте взглядов основатель советского большевизма избрал концепцию «эволюционного» перехода к социализму; ее ядро — идею «мирного сотрудничества с крестьянством» — Литошенко считал «наиболее важной составляющей всей схемы "ленинизма"» (с. 316). (Здесь и далее указаны страницы рукописи. — Рел.)

Возможно, что эти и другие места рукописи были лишь сознательной попыткой привлечь внимание бухаринского крыла партии (тогда набиравшего силу в Москве), завуалировав рукопись бухаринским «ленинизмом». Если же это не так, в рукописи есть много других мест, которые совершенно ясно показывают, что автор вряд ли был истинным бухаринцем. Литошенко обнаружил одно из основных противоречий нэпа, которое, по его мнению, делало нэп неподходящей программой для дальнейшего экономического развития СССР. Политика советского правительства, писал он, направлена на то, чтобы препятствовать расслоению крестьянства при помоши прогрессивного налогообложения и контроля за ценами, что подавляет желание крестьян расширять производство. И пока

государство направляло свою политику против верхних слоев крестьянства, т. е. против владельцев крупных личных хозяйств, оно сохраняло мелкомасштабное хозяйство (или мелкофермерское умонастроение) и, таким образом, сдерживало создание годных для продажи сельскохозяйственных излишков, которые были необходимы для индустриализации.

По мнению Литошенко, решение проблемы состояло в том, чтобы позволить дифференциации благосостояния на селе идти своим путем: «Теперь ясно, что вопрос не может быть решен ни дополнительным наделением, ни выселением избыточного населения, ни пропагандой интенсификации, ни помощью государства. Параллельно с этими паллиативными средствами должны быть открыты также пути для естественных процессов экономического расслоения крестьянства, обеспечивающих возможность для возникновения более крупных хозяйственных единиц и для свободы перемещения... Логика индустриализации, какой она планировалась... неизбежно проводила к признанию необходимости устранения препятствий в ограничении доходов крестьянства, но такая логика еще не была официально признана» (с. 593).

Некоторые руководители призвали к решению этой проблемы путем коллективизации сельского хозяйства, однако эти планы, казалось, были отвергнуты внутри партии: «Замена 23 миллионов индивидуальных ферм государственными хозяйствами считается неосуществимой мечтой, и любая попытка провести такую замену угрожает возникновением голода и дальнейшей дезорганизацией социалистической промышленности» (с. 58). Однако идеологические убеждения большевиков помешали развитию капитализма на селе, и большевики настояли на принятии полумер, направленных на постоянную социализацию сельского хозяйства и на «подчинение деятельности миллионов индивидуалистических земледельцев обшим задачам планового государственного хозяйства» (с. 593).

Литошенко скептически относился к тому, что правительство сможет продолжать проведение этой политики на селе и одновременно осуществлять индустриализацию, необходимую

аля движения страны вперед. В 1927 г., когда он заканчивал свое исследование, период реконструкции советской экономики близился к завершению, поскольку многие отрасли советской промышленности вышли на довоенный (до 1914 г.) уровень выпуска продукции. Это было достигнуто, конечно, на базе существующих предвоенных заводов и оборудования; дальнейший рост промышленности требовал дополнительных капиталовложений. Литошенко считал, что советская экономика находится на распутье: «Ближайшее будущее должно показать, возможно ли развитие народного хозяйства на основе этой формулы или сама формула радикально изменится под влиянием естественного хода событий» (с. 593).

После завершения работы Литошенко и его жена покинули Стэнфорд и направились на восток, в Вашингтон, где Литошенко ознакомился с собранием библиотеки конгресса, и

далее в Нью-Йорк, а затем отплыли в Европу15.

* * *

В тот период, когда Литошенко завершал свое исследование, Гольдер получил известие о новом гранте из фонда Рокфеллера, который вместе с равноценным грантом из Стэнфорда составлял 23 500 долл. ежегодно в течение следующих пяти лет и был предназначен для поддержки Российско-американского института. Это было как раз время для официального оформления Института путем создания совместного (Стэн-форд/СССР) совета директоров, подписания договора с советскими учеными на проведение исследований, на приезд в Стэнфорд и организацию издания институтских исследовательских работ. Первой из них была работа Литошенко. Это означало, что нужно было снова ехать в Москву.

Гольдер и Хатчинсон приняли приглашение ВОКСа присутствовать на праздновании 10-й годовщины Октябрьской рево

,5В Нью-Йорке Литошенко попытался — но неизвестно, насколько успешно, — найти своего бывшего учителя Иосифа Марковича Гольлштейна (18691939), хорошо известного ло революции экономиста, который эмигрировал в США в 1918 г. Будучи профессором политэкономии на юридическом факультете Московского университета (с 1906 г.), Гольдштейн обучал Литошенко, а также, среди других его сверстников, Л. Б. Кафенгауза и Л. Н. Юровского.

люиии. По прибытии в Москву, они сразу же заметили существенные политические перемены, которые происходили в стране, когда левая оппозиция Троцкого, Каменева и Зиновьева была уже почти разгромлена сталинско-бухаринским блоком. В результате не удалось согласовать работу с ВОКСом, где Каменева (а ее брат и муж были во главе потерпевшей поражение оппозиции) «имела большие неприятности», по выражению Голь-дера16. Более того, вопрос о крестьянской политике был в центре внутрипартийной фракционной борьбы, и это делало неясным будущее рукописи Литошенко.

Гольдер почувствовал неловкость ситуации в ВОКСе, где было принято решение передать рукопись Валериану Осин-скому, главе иентрального статистического управления. Это был тот самый Осинский, который в период военного коммунизма состоял в Комиссариате по продовольственному снабжению и чье имя связывалось с некоторыми наиболее радикальными мероприятиями начальной аграрной политики большевиков, в том числе с планом «государственного регулирования сельского хозяйства», представленным к концу 1920 г. В рукописи 1927 г. Литошенко характеризует «великую кампанию» Осинского как наиболее утопическую из всех большевистских аграрных программ до отступления к нэпу (хотя он делает это с менее явным пренебрежением, чем в данной рукописи). И, по иронии судьбы, именно Осинскому теперь предстояло решать судьбу рукописи. (Можно предположить, что он имел личные мотивы препятствовать публикации, хотя ни в одном из документов об этом не упоминается.)

Со времени перехода к нэпу Осинский присоединился к Бухарину как к одному из наиболее умеренных большевиков в области аграрной политики и, возможно, обнаружил в рукописи многое, чему симпатизировал. Однако даже несмотря на то, что «анти-крестьянская» левая оппозиция прибли-

16 Локлалная записка Гольлера, без указания латы, алресованная Рею Лайма-ну Уилбуру, по поволу его визита в Москву в 1927 г. HIR, box 94, folder «Agreement*. — Приволимое злесь описание переговоров 1927 г. основано на этой локлалной записке и сопутствующих локументах, за исключением тех случаев, когла лелается спеииальное примечание.

жалась к своему поражению во второй половине 1927 г., вопрос о крестьянской политике вызвал такие разногласия, что даже бухаринское крыло партии, которое вскоре откололось от своих сталинских союзников именно из-за этого вопроса, уже не чувствовало себя в безопасности. Как писал Гольдер, «борьба внутри партии достигла той стадии, когда ее члены не вполне уверены в том, на чьей они стороне и что им делать. То, что сегодня является хорошей коммунистической теорией, завтра может оказаться непростительной ересью».

В первые месяцы 1927 г. коллеги Литошенко — экономисты-аграрники — подверглись нападкам со стороны так называемых аграрников-марксистов за то, что сосредотачивали внимание на мелких товаропроизводителях (в противоположность колхозам). Эти аграрники-марксисты — «младотурки» в области сельскохозяйственных исследований — были в основном недавними выпускниками Тимирязевской академии. Это был первый «залп» того развернувшегося в 1928 г., в начале «культурной революции», наступления на ученых-немарксистов. Когда Литошенко вернулся в Москву в конце 1927 г., он увидел, что его коллеги отступили. Он хотел как-то уладить дела, но его рукопись препятствовала этому. Что бы Осин-ский-экономист ни думал о ней, Осинский-политик не мог одобрить ее публикацию в такой острый момент.

В центре переговоров, которые вел Гольдер в Москве, было два взаимосвязанных вопроса: приемлемость рукописи Литошенко и создание административной структуры для Института, что включало очень важный момент: разработку процедуры редакции институтских публикаций. Что касается исследования Литошенко, то Осинский уверял, что он найдет в нем серьезные недостатки, и Гольдер и Хатчинсон обнаружили, что куда бы они ни пошли, везде уже знали об этом мнении Осинского. Одновременно Гольдер вел изнурительные переговоры по поводу организации Института с Осинским, Покровским, Каменевой и Федором Ротштейном из Комиссариата иностранных дел.

Для Гольдера было крайне необходимо перед отъездом из СССР добиться официального соглашения между Стэнфор

дом и Советским правительством. Без такого документа было бы почти невозможно убедить ученых-немарксистов, подобных Литошенко, в том, чтобы они поехали в Стэнфорд, написали и опубликовали свои научные труды, не опасаясь каких-либо форм преследования со стороны правительства. Среди ученых, которых Гольдер намеревался пригласить в ближайшее время, наибольшей известностью пользовались экономисты Лев Борисович Кафенгауз, который должен был разработать «Историю промышленности в России, 1917-1927 гг.», и Леонид Наумович Юровский — ему предстояло изучить денежную политику в России. Среди них также были два ученых из Комиссариата просвещения: Николай Иванович Леонов — темой его исследования стала советская национальная политика — и Сергей Александрович Зилов, изучавший положение женщин и детей в СССР.

В 1925 г. Гольдер уже беседовал с этими и другими учеными об их участии в работах будущего Института и его предложение было встречено с энтузиазмом. Но теперь, в 1927 г., было очевидно, что политическая атмосфера внутри страны этот энтузиазм поубавила, а события в Европе побудили их настороженно относиться к любому сотрудничеству с иностранцами: разрыв дипломатических отношений с Англией в мае 1927 г. и убийство двумя неделями позже советского посланника в Польше наряду с прочими событиями стали основой поощряемого правительством военного психоза. Гольдер так писал об этих ученых: «Как только мы приглашали их к сотрудничеству, их первый вопрос был о том, какие мы можем дать им гарантии того, что их работа с иностранцами не будет рассматриваться как шпионаж и не навлечет на них неприятности». Они опасались, что за время отсутствия в Москве, они, как минимум, потеряют свои должности. Им необходима была уверенность в том, что их пребывание в Стэнфорде будет официально считаться «научной командировкой», а это могло быть гарантировано лишь в том случае, если бы Гольдеру удалось связать ВОКС (и, следовательно, Комиссариат иностранных дел) официальным соглашением.

Однако не только беспартийные ученые не чувствовали себя в безопасности. Проведя несколько недель в хождениях по пра- 6 1

вительсгвенным учреждениям, Гольдер понял, что «страх поселился» среди советских служащих. Даже нарком иностранных дел Г. Чичерин и его заместитель М. Литвинов давали уклончивые ответы. В своем дневнике Гольдер записал: «Созлается впечатление, что все боятся взять на себя ответственность»17.

Среди организационных вопросов самым острым был вопрос о разрешении редактирования институтских публикаций. Гольдер, стремясь сохранить авторские права, предложил, что в случае возражений (неважно, с российской или американской стороны) по поводу содержания рукописи возражающая сторона пишет и публикует в качестве приложения к исследованию опровержение (объемом не более 10% от оригинальной рукописи). Осинский и Ротштейн высказались за создание «смешанной арбитражной комиссии» для выработки «нейтральной линии», а Гольдер, конечно, не мог согласиться с таким заявлением. ВОКС предложил оставить вопрос о редакционном разрешении открытым, но Гольдер отклонил это, предвидя «бесконечные диспуты и трудности с каждой рукописью»18.

После длительных переговоров Гольдер уехал из Москвы с пустыми руками. 14 ноября, из Риги, он написал Чичерину: «Несмотра на все приложенные усилия, из моей миссии в России ничего не вышло»19. Однако, возвратившись в Стэнфорд и просто не желая отказываться от всего, за что он боролся, Гольдер решил согласиться с проектом соглашения, который он разработал в Москве с Осин-

17Бумаги Гольдера, запись в лневнике от 11 ноября 1927 г. HiR, box 4.

18 На самом деле 14 октября Коллегия наролного комиссариата иностранных лел (НКИЛ) обсуждала такой вариант соглашения со Стэнфордом и постановила «считать возможным согласиться с предложением проф. Голь-дера». Этот пересмотренный вариант предусматривал исключение условия, которое руководство считало неприемлемым т.е. обязательство, что ученым Института оно обеспечивает «полную свободу в формулировке результатов исследований». ГАРФ, ф. 5283, оп. 1а, д. 80, л. 111, 141. Постановления НКИЛ было недостаточно для Каменевой, которая 31 октября написала Чичерину и остальным членам Коллегии НКИЛ, требуя официального решения по данному делу. Там же, л. 139.

19 Там же, л. 176. В тот же самый день Гольдер написал Ротштейну: «Я разочарован, что хорошее дело породило плохой коней». HIR, box 94, folder «Agreement».

ским и Ротштейном (от 9 ноября) и в котором не упоминался вопрос арбитражного решения редакционных споров, «исходя из предложения», как это сформулировала Каменева, «что таковые либо не возникнут совсем, либо вырешатся благополучно по обоюдному соглашению».

5 января 1928 г. Гольдер телеграфировал в Москву о том, что он принимает соглашение Стэнфорд/ВОКС. Политбюро одобрило проект 20 января, и в тот же самый день Каменева в телеграмме в Стэнфорд подтвердила свое одобрение. Это было официальным учреждением Российско-американского института20.

* * *

Как Гольдер понимал, чтобы проверить действие соглашения Стэнфорд/ВОКС, нужно тотчас пересмотреть рукопись Литошенко и подвергнуть испытанию вопрос арбитража. Поэтому первоочередной задачей стало обеспечение приезда Литошенко в Стэнфорд, где он переработал бы свой труд в соответствии с предложениями Осинского21.

Однако развитие событий в СССР препятствовало реализации даже этих скромных планов. Нехватка поставок зерна привела в январе и феврале к вводу чрезвычайных мер, напоминавших изъятие зерна в период военного коммунизма. Это было только первым из серьезных шагов, которые в конце 1929 г. привели советское руководство к попытке осуществить коллективизацию сельского хозяйства и, таким обра-

20ГАРФ, ф. 5283, оп. 1а, л. 125, л. 51-51 об., 60-61; HIR, box 94, folder «Kameneva». В письме Каменевой от 9 января Гольлер написал, что, как только она сообщит о своем олобрении, он вышлет ей на полпись лве копии соглашения от 9 ноября, олну из которых она лолжна булет вернуть в Стэн-форл (хотя Гольлер лазал ей возможность не полписывать их ло его возвращения в Москву в слелуюшем голу). В архивах Гувера нет ни олной полпи-санной копии, как нет и никаких свилетельств того, что Гольлер послал ей обещанные копии.

21 Гольлер написал Каменевой, что необхолимо, чтобы Литошенко приехал в Стэнфорл к осени. HIR, box 94, folder «Kameneva». В письме от 10 января 1928 г. он также сообщил Литошенко о его назначении в Стэнфорлский университет на 1928-29 акалемический гол. lb., folder «Litoshenko». Зилов лолжен был приехать в Стэнфорл в ближайшие несколько месяцев, а Юровский — к лету.

зом, реализовать то, что Литошенко назвал «неосуществимой мечтой».

Нельзя сказать, что проект зашел в тупик в первые два месяца 1928 г., однако общая тенденция развития событий была уже угрожающей и еше более усугубилась в марте, когда было объявлено о заговоре 53 инженеров, в основном из рядов беспартийной технической интеллигенции, которые обвинялись в саботаже и измене и осуждены в мае по так называемому Шах-тинскому делу. Это был первый из серии подобных «заговоров», ставших символом ксенофобии в сталинский период. Очевидно, в предыдущий год в воздухе уже сильно пахло грозой, поскольку ученые, к которым обращался Гольдер, уже опасались обвинения в шпионаже. Но Шахтинское дело возвестило о новом этапе. Вся беспартийная интеллигенция, так называемые «буржуазные специалисты», во всех областях начали ошущать давление. Аграрники-немарксисты оказались в числе наиболее уязвимых не только из-за споров по поводу аграрной политики, но также и потому, что среди них в большей степени, чем среди других советских ученых, поощрялись научные контакты с иностранными учеными и ценилась хорошая репутация их работ за рубежом. Такие связи с иностранцами стали считаться почти преступными.

Под влиянием политизации исследований села в 19271928 гг. (изнутри —в виде нападок со стороны аграрников-марксистов, и снаружи — в виде давления, явившегося результатом возврата сталинского руководства к жестким методам управления в сельском хозяйстве) ученые-тимирязевцы отошли от исследований, объектами которых были мелкотоварные производители и семейные фермы, считавшиеся ими костяком сельской экономики. Они переключили свое внимание на крупные совхозы и колхозы. Однако они не старались переделать себя под «пролетарских ученых» — скорее, отступая, как казалось, в более безопасное убежище, каким была статистика, пытались представить себя «как далеких от политики ученых»22. Литошенко принял участие в этом движении,

Solomon. Op. cit. P. 144.

но его рукопись не могла считаться внеполитической. Уже 4 января 1928 г. он написал Гольдеру о своей «непрерывной моральной депрессии»23.

Это обшее направление осложнило дело Литошенко и его просьбу о разрешении вернуться в Стэнфорд. Каменева написала о нем Осинскому 15 февраля: «Его работа в первую поездку, кроме вреда, ничего не принесла... С другой стороны, представление иностранца об авторском праве настолько ясно, что убедить Гольдера в том, что работу Литошенко может переделать другой профессор, будет чрезвычайно трудно». Литвинов, отвечая на ее просьбу об оказании помоши, согласился с ней, что вопрос скоро должен решиться так или иначе, но НКИД «не может брать на себя инициативы постановки вопроса в соответствующих инстанциях»24.

Между тем в Стэнфорде Гольдером овладела идея вызволить Литошенко из СССР. 9 марта Литошенко написал Гольдеру, что его дело рассматривалось, и ВОКС передал решение вопроса относительно его визы Осинскому. Примерно через месяц Литошенко еше в одном письме сообщил, что Осинский требует переделать рукопись до поездки Литошенко в Стэнфорд. Осинский обешал прочитать рукопись в апреле, а в мае и июне вместе с Литошенко поработать над переделками, после чего Литошенко мог ехать в Стэнфорд, чтобы совместно с Хатчинсоном составить окончательный вариант. Каменева подтвердила это в телеграмме к Гольдеру от 4 апреля25.

8 мая Гольдер получил телеграмму от Сергея Треваса, сотрудника ВОКСа, ответственного за отношения с США, в

23HIR, box 94, folder «Litoshenko». Последующие письма к Литошенко и от

него полностью взяты из этой папки.

24ГАРФ, ф. 5283, оп. 1а, л. 104, л. 17-17об., 27.

25HIR, box 94, folder «Kameneva». 21 марта Осинский локлалывал по этому лелу Американской Комиссии UK, где было принято решение, среди прочего, что Литошенко должен завершить пересмотр и внести исправления в свою работу в Москве до поездки в Америку; что Зилов и Калистов — двое других ученых, которых Гольдер намеревался пригласить в Стэнфорд, — не являются достойными кандидатами; и что должна быть привлечена Коммунистическая Академия к отбору «соответствующих товарищей» для работы в Стэнфордском университете. ГАРФ, ф. 5283, оп. 1а, д. 104, л. 35.

которой сообщалось о положительном решении дел Литошенко и Юровского26.

Однако ничего из этого не вышло. 14 июля Литошенко пожаловался Гольдеру, что Осинский все еше не прочел его рукопись, несмотря на еженедельные напоминания. 26 августа Литошенко удалось сообщить, что Осинский разрешил ему переработать рукопись. Переработанную рукопись Осинский собирался просмотреть после своего возвращения из отпуска. Но по-прежнему ничего не произошло.

Во второй половине 1928 г. положение аграрников-немарксистов значительно ухудшилось. В последние месяцы года началась «тряска» в Тимирязевской академии с резкими выпадами против чаяновского института по изучению сельского хозяйства. К тому времени «культурная революция» началась уже всерьез, и из каждой академической области изгонялись «буржуазные специалисты».

4 октября Гольдер послал телеграмму Литошенко, состоящую из одной строки: «ПРИЕЗЖАЙ С РУКОПИСЬЮ ИЛИ БЕЗ НЕЕ».

Литошенко ответил ему в письме от 8 октября, что неразумно пытаться уехать из Москвы без рукописи. Он сообщил также, что Осинский был единственным, кто мог решить «эту сложную проблему», и что он отказался читать переработанную рукопись и передал ее Ивану Теодоровичу, возглавлявшему новый Международный сельскохозяйственный институт27.

Uenb событий начала отрицательно сказываться на здоровье Литошенко. «Я даже заболел нервным расстройством от всей этой истории и чувствую себя теперь довольно плохо», — писал он. Гольдер решил предпринять необычный шаг и послать

26HIR, box 94, folder «Kameneva». Зилову не разрешили поехать, и в олном из послелуюших писем из ВОКСа Гольлеру сообщалось, что причиной этого стали сомнения в способности Зилова написать исслелование о положении женшин и летей в СССР. См. также: Каменева Осинскому, 15 февраля 1928 г. ГАРФ, ф. 5283, оп. 1а, л. 104, л. 17-17об. 27 Так же, как и Осинский, Теолорович был срели наиболее сильных сторонников раликальных мер на селе в периол военного коммунизма и, полобно ему, был связан с «умеренными» в крестьянской политике в периол нэпа. Его институт не был частью системы Коммунистической Акалемии.

телеграмму Чичерину (30 октября), в которой он умолял его разрешить выезд из Советского Союза Литошенко с женой и взывал к заинтересованности наркома в развитии отношений с правительством США: «ЗАДЕРЖКА ИХ ПРИЕЗДА НЕПРАВИЛЬНО ПОНИМАЕТСЯ И ПОЛУЧАЕТ ПЛОХУЮ ИНТЕРПРЕТА-

иию»28.

Телеграммы Гольдера причиняли неудобство НКИД, где Ротштейн почти каждый день получал телефонные запросы от Литвинова. «Дело действительно принимает скандальный оборот», — писал Ротштейн Каменевой 13 октября. «Дело, повидимому, застряло в высшей инстанции, и его некому там протолкнуть». Он советовал ей обратиться к Литвинову и В. В. Куйбышеву, отвечавшим за отношения с Америкой29.

19 октября Коллегия НКИД решила поддержать просьбу Литошенко о поездке в Америку и вынести вопрос на Политбюро30. На следующий день Литвинов представил вопрос в письме к Сталину (копии — членам Политбюро). Он подробно изложил историю создания Института, в которой «ВОКС до сих пор не удалось выполнить ни одного из принятых им на себя по соглашению обязательств...». Он отметил, что неловкость ситуации усугублялась тем, что Герберт Гувер теперь был кандидатом в президенты США. С другой стороны, как доложил Литвинов, Осинский оценил рукопись Литошенко как «весьма неудовлетворительную».

«Вследствие отзывов т. Осинского о книге Литошенко имеется опасение, что при приезде в Америку Литошенко будет давать или писать неблагоприятные для нас отзывы о сельском хозяйстве. Имеются также опасения, что Литошенко не вернется больше в СССР, тем более, что он хочет ехать обязательно с женою, хотя с другой стороны он уже раз ездил с женой в Америку и все-таки оттуда вернулся. Принимая, однако, во внимание, что мы уже отказывали в разре-

2eHIR, box 94, folder «К».

29ГЛРФ, ф. 5283, оп. 1а, д. 104, л. 96-96 об.

30 Там же, л. 117. В этом решении НКИЛ призывалось к дальнейшей проверке рукописи Литошенко и подчеркивалось, что Литошенко поедет в Стэнфорд не как представитель СССР.

шении выезда другим ученым, которых приглашал Стэнфор-дский университет, и что в Америке создается впечатление о невыполнении нами взятых на себя обязательств, НКИД склоняется к мысли о необходимости скорейшего разрешения выезда Литошенко. НКИД при этом учитывает и тот пункт соглашения, по которому Стэнфордский университет не имеет права выпускать от имени "Русского Института" каких-либо книг, не получивших одобрения советской стороны. Нет поэтому оснований бояться издания от имени Института книги Литошенко без наших исправлений. Возможность же невозвращения Литошенко в СССР не может быть признана большим бедствием».

На основании изложенного, Литвинов просил от имени НКИД чтобы Литошенко разрешили поехать в Америку и чтобы Теодоровичу дали указания ускорить рассмотрение рукописи31. Это письмо, согласно сообщению представителя ВОКСа, не получило «никакого конкретного ответа, за исключением указания Секретариата UK, что этот вопрос подлежит компетенции Американской Комиссии ЦК»32. Дело застряло в высших инстанциях, а без положительного решения сверху Литошенко не мог покинуть страну.

Смертельным ударом по Российско-американскому институту явилась следующая телеграмма от Каменевой, датированная 15 ноября: «НЕ МОЖЕМ ПОЛУЧИТЬ РАЗРЕШЕНИЯ НА ВЫЕЗД ЛИТОШЕНКО В АМЕРИКУ»33.

На следующий день Литошенко написал письмо Гольдеру, в котором он объяснил подоплеку отказа. Теодорович прочел рукопись и хорошо отозвался о ней, посоветовав внести лишь небольшие изменения34. Однако, как писал Лито

31ГАРФ, ф. 5283, оп. 1а, л. 104, л. 98-99. Литвинов также просил утвердить назначение в Совет директоров по рекомендации ВОКСа: Осинского, Покровского и Ротштейна.

32Ю. В. Мальцев М.А. Трилиссеру, 8 августа 1929 г. Там же, д. 125. л. 51 об. 33HIR, box 94, folder «Kameneva».

34 Это подтверждено в письме Каменевой к Борису Сквирскому, 24 ноября 1928. ГАРФ, ф. 5283, оп. 1а, д. 104, л. 104; Каменева к Секретариату UK, 15 марта 1929 г. Там же, д. 125, л. 36-36 об.

шенко: «Дело в том, что кому-то не нравится учреждение института и, желая вызвать разрыв договора по Вашей инициативе, хотят пока затягивать дело и чинить всякого рода препятствия».

Литошенко посоветовал Гольдеру не прекращать работу по соглашению и приехать в Москву как можно скорее. Он закончил письмо: «Вы не можете себе представить, как мы оба с женой расстроены плохим оборотом дела. Каждую неделю мне обешают дать ответ и так тянется уже несколько месяцев. Нервы у меня пришли в самое ужасное состояние, и я почти совсем не могу работать. Теперь ровно год, как Вы были в Москве. Если бы Вы сейчас появились здесь, я прямо бросился бы Вам на шею. Жить в Москве по сравнению с прошлым годом в нравственном отношении стало еще хуже».

Гольдер получил письмо Литошенко, когда сам был привязан к постели из-за болезни, которая была значительно хуже, чем он предполагал. То, что Гольдер считал сильной простудой, на самом деле оказалось запушенным раком легких. Ему оставалось жить лишь несколько недель, хотя ни доктора, ни его друзья, ни родственники не решались сказать ему об этом. В одном из его последних писем, посланном 4 декабря неофициальному представителю СССР в Вашингтоне, видна вся глубина его гнева и разочарования: «Уверяю Вас, что для меня было бы большим ударом узнать, что проект, над которым я работал несколько лет, невзирая на разного рода противодействие, провалился, а я не вижу никакого выхода. Как только я встану на ноги, а это будет не ранее Рождества, я организую встречу заинтересованных лиц, занимающих ответственные посты, и ознакомлю их со сложившейся ситуацией. Я знаю, они согласятся с тем, что бесполезно продолжать попытки наладить работу Российско-американского института. Неизбежный вывод, который будет сделан, состоит в том, что Советское правительство отказалось от сотрудничества с группой ученых, связанных с Гуверовской военной библиотекой и Стэнфордским университетом в области научных исследований, представлаюших интерес для обеих стран. Это не предсказывает ничего хо

рошего советско-американским отношениям в более широкой сфере деятельности»35.

Через четыре недели Гольдер умер.

Литошенко был потрясен известием о смерти Гольдера. Оно, должно быть, усилило чувство изоляции и незащищенности, которое он испытывал и которому суждено было еще более обостриться в 1929 г. В апреле состоялась конференция марксистско-ленинских научно-исследовательских учреждений, резолюция которой по задачам марксистской науки в области сельского хозяйства содержала следующий пункт: «Конференция считает необходимым вести самую решительную борьбу против буржуазных теоретиков (Кондратьев, Литошенко и др.), которые выступают в качестве апологетов капиталистического развития деревни, изображая кулаков в качестве "носителей прогресса" и сопротивляясь проводимому партией наступлению на капиталистические элементы деревни»36.

Преемником Гольдера в Гуверовской библиотеке стал Гарольд Фишер, профессор русской истории в Стэнфордском университете. Фишер тоже работал в Москве в АРА во время голода, и тогда-то он познакомился с Литошенко.

35 Гольлер Сквирскому, HIR, box 94, folder «S». Стремление Гольлера установить связь, по советскому мышлению, межлу булушими официальными советско-американскими отношениями и сульбой своего собственного проекта получило зарял энергии в ноябре 1928 г., когла Гувер был избран Презилентом США. Каменева, переалресовывая письмо Гольлера к Сталину, отмечала, что лело Аитошенко «принимает чрезвычайно серьезный характер. Конечно, Гольлер жонглирует именем Гувера, но с лругой стороны, елва ли он ему об этом не локлалывает». Каменева попросила лальнейших указаний по лелу. ГАРФ, ф. 5283, оп. 1а, л. 104, л. 152-153. 36См.: Резолюция конференции марксистско-ленинских научно-исслело-вательских учрежлений о залачах марксистской науки в области аграрного вопроса по локлалу А. Н. Крицмана // На аграрном фронте. 1929. N№. 8. С 105. По словам Naum jasny, олним из технических приемов кампании по лискрелитаиии экономистов-немарксистов, таких как Чаянов и Конлрать-ев, было упоминание их имен в связи с Аитошенко, которого считали значительно более правым. Jasny N. Soviet Economists of the Twenties: Names to Be Remembered. Cambridge, 1972. P. 174-175, 196. См., например, отзыв в книге «Конлратьевшина» (М., 1930. С. 114.): «Такие яркие контрреволюционеры, как Аитошенко и Конлратьев», а также: Против конлратьевшины. М., 1931. С. 12.

В течение зимы и весны 1929 г. Фишер пытался сделать прорыв посредством письменной атаки из Стэнфорда37. Когда это не принесло никаких результатов, он решил поехать в Москву, чтобы самому до конца разобраться в деле. Его приезд в августе 1929 г. совпал со временем расцвета сталинских нападок на бухаринское крыло. Он нашел Бухарина «публично опозоренным», а Осинского — в «полуопале» из-за их «правых ересей». В ВОКСе Каменеву вынудили уйти с занимаемой должности, и вся организация была в состоянии «внутреннего смятения». Куда бы Фишер ни обращался, он сталкивался с официальными лицами, практически парализованными неуверенностью и страхом38.

Неудивительно, что в этой отравленной политической атмосфере Фишер обнаружил, что ученые не хотят не только сотрудничать, но даже обратиться за разрешением на выезд за границу. Что же касается дела Литошенко, то несколько советских официальных лиц выразили Фишеру сожаление по поводу того, что именно Литошенко был выбран в качестве автора первого институтского исследования. Литвинов сказал Фишеру, что для того, чтобы Литошенко смог получить паспорт, было оказано такое давление, что некоторые люди стали относиться к нему с подозрением. Фишер обсудил положение с Литошенко, ко

37 Сознавая, что на запросы Фишера следует дать ответ, но не обладая достаточной властью, чтобы принимать решения, Каменева в отчаянии оказывала давление на руководство, призывая их как можно скорее решить судьбу договора между Стэнфордом и ВОКСом. См. ее переписку с Секретариатом UK, Кагановичем, Литвиновым и Микояном. ГАРФ, ф. 5283, оп. 1а, д. 125, л. 29, 30, 32, 36-36 об., 42, 43.

38 Фишер Уилбуру, 2 декабря 1929. HIR, box 29, folder «Committee on Russian Research». Нижеследуюшие сведения о поездке Фишера взяты в основном из этою послания. Временный преемник Каменевой в ВОКСе Ю.В. Мальиев обратился к Сталину (13 августа) накануне приезда Фишера в Москву с просьбой избавить его от волокиты: «Это дело в полном смысле этого слова совершило кругосветное путешествие от НКИЛ и дальше, чуть ли не по всем Отделам UK, чтобы в конечном итоге возвратиться обратно в НКИЛ абсолютно без каких-либо результатов». Вся эта «бумажная кутерьма» угрожает «возбужлать в влиятельных американских кругах недовольство...». ГАРФ, ф. 5283, оп. 1а, д. 125, л. 53-53 об.

торый считал, что нужно продолжать дело, поскольку было поздно поворачивать назад: ушерб уже нанесен и в текущий момент простой отказ не принес бы ничего хорошего ни Литошенко, ни Институту. Фишер сказал Литвинову, что Литошенко уже написал свою работу и что «нельзя менять авторов в середине книги, как каменщиков»39.

5 сентября, когда Фишер был в Москве, Литошенко снова отказали в визе40. По словал Фишера, в Комиссариате иностранных дел его спросили «действительно ли вопрос стоит: Литошенко или ничего?» «Я ответил, — писал Фишер, — что вопрос заключается в том, собираются ли они выполнять соглашение или нет». На самом деле, в то время у них уже не было намерений выполнять соглашение, однако они хотели, чтобы инициатором разрыва был Фишер. Он понимал это и снова, при поддержке Литошенко, не попался на удочку.

После отъезда Фишера из Советской России Москва наконец проявила инициативу и расторгла договор между Стэнфордом и ВОКСом. В очередной раз, отвечая на просьбу ВОКСа принять на себя это дело, Литвинов послал Молотову письмо от 9 октября (копии — членам Политбюро). В этот раз Литвинов даже не делал попытки спасти Русский институт: «Поскольку НКИД и ВОКС не в состоянии добиться выполнения... ни одного из обязательств, принятых им по договору... НКИД считает необходимым радикально ликвидировать дело, известив Стэнфордский университет о расторжении соглашения»41.

«Надлежащие инстанции» согласились. 4 ноября, Ф. Н. Петров, новый директор ВОКСа, написал Фишеру, что ВОКС

39 Через несколько лет это утверждение Фишера оказалось ошибочным, но он не мог предвидеть, что при Сталине написание научных трудов трансформируется в своего рода кладку кирпича.

40 ВОКС порекомендовал Литошенко ходатайствовать о разрешении поехать за границу и попросил ГПУ дать положительный ответ на его заявление. См.: Мальцев Трилиссеру 8 августа 1929 г. Там же, л. 51-51 об. Трилиссер ответил по телефону Мальцеву, что у ГПУ нет полномочий принимать решения по этому делу и посоветовал обратиться в UK. Это побудило Мальцева написать Сталину письмо от 13 августа, цитированное выше.

41 Там же, л. 60-61.

превысил свои полномочия, заключив в январе 1928 г. соглашение со Стэнфордом, поскольку не имел права давать разрешение на визы. В этом письме Петров выражал свое «глубочайшее сожаление» по поводу того, что БОКС вынужден денонсировать соглашение, и приносил извинения за «все неприятности, которые мы доставили Вам и Вашему университету»42.

2 декабря Фишер написал в своем письме ректору Стэн-фордского университета: «Российско-американский институт... теперь распался».

Дело Института было завершено, а неприятности у Литошенко только начинались. В СССР шла «охота на ведьм». В октябре «Правда» опубликовала материал Владимира Милютина с нападками на Литошенко. В этом материале Милютин цитировал одно из выступлений Литошенко начала 1920-х годов: «Земля будет в руках тех, кто сильнее, кто благодаря упорному труду и любви к собственности сможет преодолеть все разрушительные последствия революции. Наша аграрная структура будет далека от всех видов социализации»43.

Когда по инициативе сталинского руководства начался «великий перелом», в декабре в комиссариатах сельского хозяйства и финансов приступили к всеобщей чистке. На конференции агрономов-марксистов, состоявшейся в декабре, Сталин заявил, что он не понимает, «почему теории "советских" экономистов типа Чаяновых должны иметь свободное хождение в нашей печати...»44.

Литошенко решился на радикальную меру со своей рукописью, хотя к тому времени это был единственный шаг, который оставался у него, прежде чем совсем отказаться от дела. В письме от 27 января 1930 г. он сообщил Фишеру, что Петров из ВОКСа согласился послать переделанный вариант рукописи в Стэнфорд. Но под «переделкой» Литошенко теперь понимал значительный отход от первоначальной концепции. В действительности, как он писал Фишеру (на английском), «...это будет означать, что практически придется пе-

42 HIR, box 77, folder «Р- 1929-1933». ГАРФ, ф. 5283, оп. 1а, л 125, л. 66, 67, 68.

43 См.: jasny N. Op. cit. P. 31-32. Автор относит это высказывание к 1922г.

44 Сталин И. В. Сочинения: В 13 т. М., 1926-1955. Т. 12. С. 152.

реписывать заново всю книгу. Я планирую сжать, насколько это будет возможно, главы, касающиеся предвоенных условий и периода 1918-1920 гг., и выделить события последних трех лет, в течение которых великая аграрная революция обеспечила наибольший прогресс и подготовилась к перестройке всего сельского хозяйства страны по пути коллективизации и модернизации крестьянских хозяйств. Кроме того, я предлагаю опустить всякого рода рассуждения и превратить все исследование в объективный сбор документов и выбранных статистических данных».

Конечно, это не слова обращенного сталиниста. Тот факт, что он хотел выделить революционные события последних лет, несомненно, служил для выигрыша в официальном мнении. Его намерение «опустить всякого рода рассуждения» (под которыми он понимал рассуждения автора) являлось попыткой спрятаться за стеной статистических таблиц. Это патетическое письмо, написанное в кульминационный период сталинской атаки на независимые науки, было актом полного отчаяния45.

О положении своей семьи он позволил себе написать лишь одну строчку: «Что касается нас, то мы более или менее в хорошей форме».

В июне 1930 г. начались аресты меньшевистских и «советских» (т. е. немарксистских) экономистов как вредителей, саботажников и защитников кулаков — другими словами, как козлов отпущения за провал попытки реализовать «неосуществимую мечту». Литошенко был среди них. За арестами последовали суды. Первым был суд по делу Промпартии (25 но-

45 Фишер понимал ситуацию, в которой нахолился Литошенко, но ответил ему письмом, что если Литошенко имеет в вилу исключить все политические и илеологические «рассужления» большевистского руковолства при про-велении советской аграрной политики (Литошенко прямо об этом в своем письме не заявил, но, несомненно, имел в вилу), то это было бы равнозначно отказу от первоначальной темы исслелования, и тогла он не разрешил бы Литошенко прололжать работу. Слелует вспомнить, что преллагаемая теперь Литошенко «объективная коллекция локументов и отобранных статистических ланных», лишенная всякого обсужления политических и илеоло-гических вопросов, на леле была очень близка по луху к первоначальному прелложению, переланному в 1925 г. в ВОКС Гольлером.

ября — 7 декабря 1930 г.), направленному против профессоров технических институтов; главным среди них был профессор Леонид Рамзин. Затем был суд над меньшевиками (1-9 марта 1931 г.), где основным обвиняемым был экономист Владимир Громан. Кондратьева заставили появиться на суде в качестве главного свидетеля и признаться в саботаже. На этом суде главный обвинитель Крыленко говорил о «контрреволюционной кулацкой группе, возглавляемой Кондратьевым и Чаяновым»46. Теперь советская пресса начала бить в барабаны, предвосхищая процесс над «Трудовой крестьянской партией», которую якобы возглавляли Чаянов и Кондратьев, но никакого публичного суда над этой мифической партией так и не состоялось.

Находясь в Стэнфорде, Фишер следил за развитием этих событий по сообщениям в газетах. Он понимал, что письмо в ВОКС по поводу Литошенко может еше более скомпрометировать ученого. Одним источником информации о положении Литошенко была жившая в Лондоне сестра его жены графиня Мария Бенкендорф — жена Константина Бенкендорфа, сына бывшего русского посла Александра Бенкендорфа. Она получила письмо от своей сестры в Москве, датированное 24 февраля 1931 г., в котором сообщалось, что Литошенко находится в больничной палате тюрьмы, предположительно в политизоля-торе г. Суздаля, где содержался также Кондратьев — в связи с хроническим заболеванием. Жена Литошенко просила сообщить Фишеру, что наступает время действий с его стороны. Бенкендорф посоветовал Фишеру написать прямо в Москву о Литошенко и его рукописи47. В июне Фишер отправил письмо в ВОКС, в котором интересовался судьбой рукописи и осторожно спрашивал, может ли Литошенко доработать свое исследование. При этом он на словах восторгался выдающимся рывком вперед советской экономики, который «поразил воображение американской публики»48. Письмо Фишера осталось без ответа.

46JasnyN. Op. cit. P. 175.

47 Бенкенлорф Фишеру, 15 мая 1931 г. HIR, « Series D-12. Harold Fisher, correspondence, box 49, folder «B - 1931».

48 Ibid., box 77, folder «P - 1929-1933».

Последней весточкой, которая пришла в Стэнфорд от Литошенко, было коротенькое письмо на английском, датированное 27 сентября 1932 г. Письмо было адресованно Фишеру и доставлено вернувшимся из Москвы стэнфордским историком. В нем ничего не говорилось о рукописи — письмо целиком было посвяшено личным делам. Лев Николаевич писал: «Вы, вероятно, будете рады узнать, что мы оба — моя жена и я — все еше живы, живем в Москве, много работаем и всегда с удовольствием вспоминаем Стэнфордский университет и наших американских друзей. Из последних трех лет я полтора года провел в заключении, будучи совершенно невиновным в ужасных преступлениях, которые мне даже и в голову не приходили. Но все хорошо, что хорошо кончается, как говорит русская пословица».

Он попросил Фишера сообщить в Пало Альто Мьючил Билдинг и Лоун Ассосиейшн о том, чтобы они не присылали ему в дальнейшем никакой корреспонденции относительно процентной ставки на деньги, которые были на его счету в банке — 100 долларов,.которые он оставил Гольдеру на покупку научных книг: «...Я прошу их не писать мне ничего об этих деньгах. В противном случае меня могут начать подозревать в том, что я располагаю "большими фондами" в иностранной валюте, и у меня снова могут начаться неприятности... Я был бы несравненно счастлив получить от Вас письмо, но боюсь, что даже такая совсем невинная переписка, как наша, может оказаться опасной для русского партнера».

Сыграла ли связь Литошенко со Стэнфордом какую-либо отрицательную роль в его последующем аресте и закрытом суде, неизвестно. С 1987 г., когда началась официальная «реабилитация» «экономистов-профессоров», в специальной и обшей печати стали появляться статьи, посвяшенные биографиям этих людей и их научным идеям. Их работы публикуются. Представляется целесообразным, чтобы российские и американские ученые в Москве и Стэнфорде общими усилиями восстановили доброе имя Льва Николаевича Литошенко.

76        Вертранл М. Патенаул

Археографическое предисловие

Хранящаяся в архиве Гуверовского института войны, революции и мира рукопись публикуемой нами книги представляет собой текст объемом в 351 страницу и приложенные к нему 45 таблиц. Удлиненные листы заполнены плотной машинописью почти без полей. Тем не менее печать ясная, и трудностей в прочтении практически не возникает. В архивном экземпляре рукописи отсутствует 232-я страница, однако текст этой страницы найден в английском переводе и нами воспроизводится оттуда по-русски. Границы перевода отмечены фигурными скобками.

Первые 11 страниц рукописи представляют собой развернутое оглавление, включающее перечни рассматриваемых вопросов по каждой главе. Реальное же содержание глав часто не соответствует этим перечням. В ряде случаев не совпадают наименования глав в оглавлении и тексте работы. Можно полагать, что развернутое оглавление содержит в себе неосуществленные наметки улучшений изложения в дальнейшем. Принципиального значения они не имеют и поэтому редколлегия приняла решение заменить это оглавление формальным перечнем частей и глав в реальном тексте.

По всей рукописи сохранилась авторская правка: главным образом вставка пропущенных слов при перепечатке,

иногда улучшение стиля, в отдельных случаях уточнение содержания. Существенными были лишь авторские сокращения текста, вызванные в основном цензурными соображениями, хотя нельзя исключить, что в отдельных случаях могло иметь место и изменение взгляда, оценки от 1922-1923 г. к 19261927 гг. Все эти сокращения восстановлены и обозначены в настоящем издании квадратными скобками. Не воспроизводятся снятые самим автором прямые повторы и недоработанные тексты (в ряде случаев автор намеревался привести какие-то сведения, которых, наверное, не оказалось под рукой, поэтому намерения выполнить не удалось).

Сверка цифровых данных показала достаточно высокую точность их воспроизведения из найденных источников. Обнаруженные опечатки исправлены без оговорок. Более сложную картину выявила сверка цитат из разного рода документов и выступлений политических деятелей. При изложении и даже при цитировании оспариваемых им идей, мнений, решений автор, как правило, передавал их основной смысл, но часто пренебрегал «частностями» и «оговорками», то есть конкретизацией, указаниями на условия и формы... Это неизбежно огрубляло и критикуемые идеи или решения, и саму критику. Тем не менее исправления неточностей в цитатах проводилось только в случаях, когда это никак не сказывалось на авторском изложении. Если же такое исправление приходило бы в противоречие с авторской трактовкой, то текст сохраняется без исправлений, но в подстрочнике или цитируется подлинник в более полном виде, или даются справки от редакции (см., например, сноски на с. 205, 228, 314,473).

Была проведена работа по проверке и оформлению отсылок на использованные источники. В авторском экземпляре оказалось очень большое число неоформленных и лишь приблизительно названных отсылок на литературные источники, документальные издания, прессу: в тексте дается сноска, а под текстом источник не указан и т. п. Во всех случаях, когда это оказывалось возможным, редакция указала источники, отделив эти сноски от собственных сносок автора круглыми скобками и пометкой «Ред.» В небольшом числе случа

ев не удалось найти литературных источников, названных в авторских отсылках, например работу Большакова «Выиграло или проиграло крестьянское хозяйство от революции» (см. сноску 25 в части III). Сноска сохранена, хотя такая работа (статья? книга?) пока не найдена. Возможно, что автор пользовался рукописью, которая осталась неопубликованной. С подобными случаями мы сталкиваемся и в случае с таблицей 12, где в названной автором работе И. А. Конюкова даются иные, хотя и принципиально не отличающиеся сведения.

Вся эта большая и кропотливая работа была проведена в 1990-1992 гг. В. Даниловым и И. Егоровой, при участии Б. Патенауда. Возобновленная в 2001 г. работа над рукописью, связанная главным образом с подготовкой компьютерного оригинал-макета, выполнялась при активном участии С. Мякинькова и Е. Буниной.

Редколлегия